Интересный документ, где член РСДРП Вороницын описывает со стороны революционеров ход и поражение восстания на кораблях Черноморского флота, а так же рассматривает причины этого поражения, указывая на недостатки в руководстве лейтенанта Шмидта. Хорошо показана как стихийность восстания, так и его органические пороки связанные с недостатком организации и отсутствие внятной стратегии действий приводившей к нерешительным действиям руководителей восстания, что и обусловило его поражение. В этом плане, большевики наблюдавшие как подавление подобных восстаний на флоте, так и общее подавление Революции 1905-1907 годов, учились как на своих, так и на чужих ошибках и не случайно Ленин вплоть до 1917 года забивал в своих статьях гвозди тезисов о необходимости организованной борьбы и всячески пинал эсеровскую теорию "героев и толпы", а так же общую мелкобуржуазную расхлябанность и нерешительность.
Из доклада члена Севастопольского комитета РСДРП И. П. Вороницына для Таммерфорсской конференции военных и боевых организаций РСДРП о восстании солдат и матросов в ноябре 1905 г. в Севастополе
Севастопольское ноябрьское восстание по своему характеру мало чем отличается от целого ряда революционных вспышек, имевших место в ноябре и декабре прошлого года.
Его стихийность бросается в глаза при самом беглом обзоре событий; для меня, как одного из главных участников событий, она особенно ясна. Только отсутствием планомерного руководства, политической неподготовленностью матросских масс и можно объяснить тот факт, что массы готовы были идти за первым попавшимся революционером, совершенно не отдавая себе отчета в том, что хочет этот революционер. Только этим и можно объяснить ту роль, какую играл лейтенант Шмидт в ноябрьских событиях. Матросские массы отдали предпочтение руководительству социал-демократов только потому, что вся прежняя революционная работа во флоте велась социал-демократами, и потому, что под социал-демократическим флагом происходили все революционные выступления в Севастополе и июньское восстание на «Потемкине» и других судах.
Общие предпосылки восстания лежат главным образом в том возбуждении, которое в ноябре и декабре царило по всей России. Открыто происходившие многолюдные митинги привлекали все внимание матросов. На этих митингах много говорилось о значении войска в революции, особенно останавливались на восстании «Потемкина», на казни «прутовцев» и «георгиевцев», выносились резолюции об отношении к предстоящему в ноябре суду над «потемкинцами». С речами ораторов и резолюциями митингов матросские массы знакомились по рассказам отдельных матросов, побывавших на митингах, и главным образом - через рабочих порта, имевших постоянное общение с матросами. Но социал-демократическая организация в то время постоянной работы среди матросов не вела. Незадолго до октября был разбит последний военный комитет в Севастополе, организованные матросы растеряли все связи с организацией. И только за несколько дней до ноябрьских событий мы начали восстанавливать разбитую организацию. Следовательно, поскольку велась в то время социал-демократическая агитация, она всецело принадлежала социал-демократическим рабочим порта. И результаты этой работы сказались во время событий - благодаря ей смогли создаться Советы депутатов из наиболее активных матросов.
В первых числах ноября (точно не помню - когда) организация смогла оправиться от сентябрьских и октябрьских арестов и заняться восстановлением связи с матросами. Тогда же состоялись одно за другим два собрания бывших членов военной организации, на которых присутствовал и я, так как должен был взять на себя организаторские функции в работе среди военных. На обоих собраниях перебывало приблизительно человек по двадцать матросов. Прежде всего был поставлен вопрос о настроении в массе, о возможности поддержки матросами выступления рабочих. Выяснилось, что только в некоторых частях (на "Потемкине», «"Очакове», во флотских казармах) настроение определенно революционное, в остальных же, хотя и существует брожение, настроение далеко не так определенно...
Идея забастовки пользовалась в то время большой популярностью, и ею успешно воспользовались (в конце октября) запасные. Предполагалось, что на этом пути естественно создается и настроение, необходимое для успеха восстания, и самая идея восстания естественно укрепится в умах массы...
Образовалось два митинга: один во дворе экипажей - матросский, другой, на площади между экипажами и казармами Брестского полка,- смешанный из солдат и матросов. И там и здесь настроение было бурное. Было решено продолжать начатое и объявить забастовку. Ораторы предложили целый ряд требований, встреченных с энтузиазмом. Было решено произвести выборы депутатов в тех частях, где они еще не выбирались.
Депутаты должны были окончательно выработать требования, предъявить их начальству и руководить забастовкой. Всю ночь, с 11-го на 12-е происходили выборы в ротах и экипажах. В общем к забастовке в первую ночь примкнуло около 2000 матросов, находившихся в экипажах, и часть солдат Брестского полка. На судах тоже происходило брожение. На некоторых, особенно затронутых, тоже были выбраны депутаты.
12го с утра был митинг, затем состоялось первое собрание флотских депутатов. Председателем был выбран я, как представитель организации. На собрании выяснилось, что матросы решили идти мирным путем, забастовка должна быть совершенно мирной. Постановили: офицеров разоружать и прогонять, не допускать их во двор экипажей; караульную службу продолжать вести без офицеров; высылать патрули, уполномочить их арестовывать на улицах и приводить в экипажи всех матросов.
Во время собрания было получено сообщение, что на Историческом бульваре выставлены пулеметы. Собравшаяся в это время во дворе толпа матросов потребовала, чтобы депутаты вели ее в Брестский полк. Брестцы встретили матросов во дворе. Тут же состоялся митинг. Решили разоружить собравшихся в собрании офицеров и прогнать их, а затем идти через весь город на соединение с Белостокским полком. Приехавший комендант Неплюев, после отказа убрать пулеметы, вместе с приезжавшим с ним артиллерийским генералом был отвезен в экипаж и арестован. Офицеры были разоружены и изгнаны. После этого матросы, часть солдат Брестского полка и собравшиеся забастовавшие рабочие порта отправились с красными знаменами к Белостокскому полку. Все это делалось не по какому-нибудь заранее обдуманному плану. Ораторам приходилось предлагать такие действия, которые диктовались настроением массы, а часто и выдвигались самой массой.
Когда шествие по дороге к Белостокскому полку приблизилось к пулеметам, они были убраны. Мы должны были овладеть этими пулеметами. Но настроение массы оставалось мирным, и предложить такую меру значило бы вызвать раскол и погубить дело. Мирное же настроение помешало и присоединению белостокцев. Когда они встретили нас в полной боевой готовности с гимном, матросы не решились смешать их ряды и дали им отступить в лагери... Всю почти ночь вырабатывались требования, обсуждался план дальнейших действий. При обсуждении последнего особенно ярко сказалась неподготовленность поднявшихся к активным наступательным действиям. Депутаты не могли себе представить, как можно действовать иначе. «Мы сперва предложим наши требования,- говорили они,- а потом посмотрим, что делать дальше. Если на нас будут нападать, мы будем защищаться». Такой взгляд я объясняю тем, что идея вооруженного восстания массе была совершенно чужда.
Они еще не представляли себе несоответствия между выставленными ими требоьаниями и занятой оборонительной позицией. Эта норешительность дала возможность начальству оправиться.
Была пущена в ход провокация. Особенно сильно она сказалась у брестцев. Они были уведены в лагери, самые активные элементы были арестованы. И через два дня брестцы уже усмиряли своих союзников матросов.
13-го с утра начались митинги.
Ораторы употребляли все усилия, чтобы вызвать массу на активные действия.
Настроение повысилось с приходом саперов, всей ротой присоединившихся к матросам.
Прибывали все новые депутаты с судов. В этот день мы особенно остро почувствовали отсутствие у нас достаточного количества ораторов. Всю работу приходилось нести двум-трем человекам.
Приехавшие из Симферополя товарищи были не в курсе дела, а потому их помощь была слишком незначительна.
 |
| Лейтенант Шмидт |
Он произнес обширную речь против социал-демократов, против самого движения матросов. Он не верит в успех движения и, желая блага матросам, предлагает ликвидировать забастовку. У него есть свой план, который он приведет в исполнение тогда, когда найдет это нужным, а до тех пор все должно быть спокойно в его флоте. Скоро, на днях, будет восстание, в Москве в Союзе союзов; все готовят к нему. И он. Шмидт, уже обещал поднять Черноморский флот. Речь Шмидта не встретила сочувствия делегатов. Кроме меня ему возражали некоторые матросы. На этом собрании матросами главным образом были выяснены причины возникновения забастовки.
 |
| Крейсер "Очаков" |
14-го утром присоединился запасной батальон. Шмидт принял командование «Очаковым>.
Весь день были заняты приготовлениями к обороне и к ночным захватам судов.
Вечером мы втроем поехали на совещание к Шмидту. На этом совещании Шмидт обещал, что в эту ночь он арестует офицеров и завладеет стоящими на рейде судами. Ко мы, со своей стороны, взялись доставить три захваченных миноносца к «Очакову».
На другой день Шмидт должен поднять на «Очакове» красное знамя и дать сигнал: «Командую флотом. Все присоединившиеся суда должны, по его расчету, перейти на сторону восставших после освобождения ими прутовцев. Всю ночь происходил захват стоявших в бухте судов.
Революционный экипаж крейсера "Очаков".
Миноносцы были доставлены к «Очакову»; были арестованы офицеры с захваченных судов и доставлены на «Очаков» как заложники.
Предприятие же Шмидта не удалось: офицеры с тех судов, которые он взял на себя, арестованы не были.
Утром 15 ноября Шмидт на контрминоносце «Свирепый» освободил арестованных на «Пруте» и захватил «Прут».
На судах, находившихся в наших руках, были подняты красные флаги.
Но ночная неудача и не последовавшее после освобождения арестованных присоединение эскадры лишили Шмидта всякой энергии. С ним сделался припадок, и он уже ничего не мог предпринять. По нашему настоянию он напал на «Потемкина» и взял его, арестовав офицеров.
Следовало предпринять такие нападения на остальные суда эскадры, но Шмидт здесь проявил нерешительность, и благоприятный момент был пропущен.
В это время со стороны экипажей судов, где руководство при надлежало нам, помимо захвата судов, был захвачен арсенал, на «Потемкин» были доставлены снятые с него ударники и ружья. Два пулемета были доставлены в экипажи. В порту арестовывалась вся администрация.
Таким образом, активные нападения начались в ночь с 14-го на 15-е; но было уже поздно. Мы не успели подготовиться к обороне, не успели обеспечить за собой превосходство сил. Против нас были пущены в ход орудия судов, обстреливала крепостная и полевая артиллерия и пулеметы с Исторического бульвара.
В нашем распоряжении были лишь ружья в экипажах (пулеметы еще не были установлены) и несколько орудий с мелких судов. Результаты неудачи ясны.
Памятник на братской могиле казненных руководителей севастопольского восстания П. П. Шмидта, А. И. Гладкова, И. Г. Антоненко и С. П. Частника на Кладбище Коммунаров в Севастополе. Снимок 1970 г.
... Но отсутствие определенной политической цели восстания, неопределенность и относительная незначительность причин его обусловили его медлительность и дряблость. В настоящее время социал-демократия потеряла всякий престиж в матросских массах.
На Севастополь слишком мало обращали внимания, и этим воспользовались социалисты-революционеры. Как ведется ими работа, всем известно.
Я предлагаю конференции обратить особое внимание на Севастополь. По своему стратегическому положению он один из самых важных пунктов на юге. И в будущем он, несомненно, может сыграть важную роль.
К сожалению, мне пришлось писать наспех, имея в распоряжении всего несколько часов. Поэтому я не мог остановиться на той роли, которую сыграл Шмидт в ноябрьском восстании. Как офицер Шмидт мог сделать очень много. Но он был одиночкой и «героем». Роль Шмидта могла бы быть громадной, если бы он входил в организацию и работал бы: несмотря на свою буржуазность, под ее руководством. Но у нас слишком мало внимания обращают на привлечение в военные организации офицеров.
Высший подъем революции 1905-1907 гг. - М., 1955.- Ч. 1.- С. 336-342.
Вооруженное восстание на крейсере "Очаков"
Л.Е. Мучник
Мятеж на крейсере «Очаков» осенью 1905 года.
11 ноября 1905 года в Севастополе начался организованный социал-демократами мятеж среди матросов Флотского экипажа и солдат Брестского полка. За несколько часов к мятежу примкнуло свыше двух тысяч матросов флотской дивизии, часть солдат 49-го Брестского полка, запасной батальон крепостной артиллерии и рабочих порта. Мятежники арестовывали офицеров, предъявляли политические и экономические требования властям. Во время бесконечных митингов, среди ораторов выделялся человек в форме лейтенанта военно-морского флота. Его имя было Пётр Петрович Шмидт. Он произносил речи, в которых обвинял Царя в неполноте дарованных свобод, требовал освобождения политических заключенных и так далее. Личность Шмидта представляет для исследователей несомненный интерес в связи с той ролью, какую он сыграл в севастопольских событиях и, конечно, в мятеже на крейсере «Очаков». Шмидт был превращен большевиками в очередную легенду, а надо сказать, что редкий офицер удостаивался такой чести со стороны большевиков. Но был ли Шмидт боевым офицером? Назвать его так можно только с очень большими оговорками.
П. П. Шмидт родился в 1867 году в Одессе. Его отец, герой Севастопольской обороны, командир батареи на Малаховом кургане, умер в звании вице-адмирала. Мать была родом из князей Сквирских. Рано оставшись без матери, которую он горячо любил, Шмидт очень болезненно отнесся ко второму браку отца, посчитав его предательством памяти матери. С юных лет он во всем хотел идти против воли отца. Вопреки отцу, он женился на девушке весьма сомнительной репутации. Тем не менее, Доминика Гавриловна Шмидт оказалась хорошей и любящей женой, и их брак до 1905 года был в общем счастливым. У них родился сын Евгений.
В 1866 году Шмидт закончил Петербургский морской корпус и получил звание мичмана. Однако прослужил он совсем немного. В том же году он добровольно оставил военную службу по состоянию здоровья. (Шмидт страдал эпилептическими припадками). «Болезненное состояние , – писал он в прошении Императору Александру III,– лишает меня возможности продолжать службу Вашему Величеству, а потому прошу уволить меня в отставку».
Позднее Шмидт объяснял свой уход из ВМФ тем, что хотел быть «в рядах пролетариата». Но современники свидетельствовали, что военную службу он изначально не любил, а без моря и кораблей не мог жить. Вскоре, из-за безденежья, благодаря протекции высокопоставленного дяди, Шмидт возвращается на военно-морской флот. Мичмана Шмидта направляют на крейсер «Рюрик». По случайному стечению обстоятельств, именно на этом крейсере в 1906 году эсеры готовили убийство Николая II. На «Рюрике» Шмидт задержался недолго, и вскоре получил назначение на канонерскую лодку «Бобр». Жена всюду следовала за ним. В это время, все больше проявляются психопатические черты характера Шмидта, его болезненное самолюбие, граничащее с неадекватностью реакций. Так, в городе Нагасаки, где «Бобр» имел один из своих стационаров, семья Шмидтов снимала квартиру у одного богатого японца. Как-то раз между японцем и женой Шмидта произошел спор по вопросу условий найма квартиры, в результате которого японец сказал ей несколько резких слов. Она пожаловалась мужу, и тот потребовал от японца извинений, а когда последний отказался их приносить, отправился в русское консульство в Нагасаки и, добившись аудиенции у консула В. Я. Костылева, потребовал уже от него принятия немедленных мер для наказания японца. Костылев сказал Шмидту, что он этого сделать не может, что он направил все материалы дела в японский суд для принятия решения. Тогда Шмидт начал кричать, что велит матросам изловить японца и выпороть его, или сам убьет его на улице из револьвера. «Мичман Шмидт ,– писал консул командиру «Бобра»,– вел себя в присутствии служащих консульства неприлично ».
Командир «Бобра» решил подвергнуть Шмидта обследованию медицинской комиссии, которая пришла к выводу, что Шмидт страдает тяжелой формой неврастении в совокупности с эпилептическими припадками. В 1897 году, тем не менее, ему было присвоено очередное звание лейтенанта. Со слов жены в 1899 году психическое состояние Шмидта настолько ухудшилось, что она поместила его в московскую психиатрическую лечебницу Савей-Могилевского, выйдя из которой Шмидт вышел в отставку и устроился на коммерческий флот. При выходе в отставку, как это полагалось в русской армии, Шмидту было присвоено звание капитана II-го ранга.
Началось плавание Шмидта на коммерческих судах. Капитаном, скорее всего, Шмидт был хорошим, так как известно, что адмирал С. О. Макаров предполагал взять его в свою экспедицию к Северному полюсу. Морское дело он страстно любил и знал. В то же время, болезненное самолюбие и амбициозность все время в нем присутствовали. «Да будет вам известно ,– писал он своей знакомой,– что я пользуюсь репутацией лучшего капитана и опытного моряка».
С началом русско-японской войны, Шмидт был призван на воинскую службу и назначен старшим офицером на большой угольный транспорт «Иртыш», который должен был следовать вместе с эскадрой адмирала Рожественнского. За неумелое управление судном Рожественнский посадил Шмидта на 15 суток в каюту под ружье. Вскоре эскадра вышла в направлении Дальнего Востока навстречу Цусиме. Но Шмидт заболел и остался в России. Среди офицеров Шмидта недолюбливали, считали либералом.
Однако либеральные воззрения еще не означали того, что Шмидт был готов на участие в антигосударственном мятеже. То, что все-таки это произошло, свидетельствует о том, что Шмидт каким-то образом, еще до событий на «Очакове», связался с революционным подпольем.
Сам Шмидт, хотя и туманно, говорил об этом на следствии: «Меня нельзя рассматривать отдельно от движения, участником которого я был». Во время самого восстания на крейсере «Очаков» он заявил: «Революционной деятельностью я занимаюсь давно: когда мне было 16 лет у меня уже была своя тайная типография. Ни к какой партии я не принадлежу. Здесь, в Севастополе, собраны лучшие революционные силы. Меня поддерживает весь свет: Морозов жертвует на наше дело целые миллионы».
Хотя из этих путанных слов Шмидта трудно выяснить, где в них правда, а где желаемое выдается за действительное, но тот факт, что его поддерживали революционные организации Севастополя, что о его существовании знал сам Ленин, что Шмидт знал о «морозовских миллионах», говорит о том, что за спиной Шмидта, действительно, стояли реальные организации. Поэтому, думается, что не случайно Шмидт оказался на мятежном крейсере «Очаков».
В ноябре 1905 года, когда в Севастополе начались мятежи, Шмидт принял в них живейшее участие. Он сошелся с социал-демократами, выступал на митингах. Это участие Шмидта в революционных собраниях весьма негативно сказалось и на без того болезненном состоянии его психики. Он стал требовать от жены, чтобы она принимала участие в революционных сборищах, помогала ему в его новой революционной деятельности. Когда же жена отказалась, Шмидт оставил ее. Увидеться им было больше не суждено. Через несколько дней Шмидт примкнул к восстанию на крейсере «Очаков».
«Очаков» вернулся с учебного плавания 14 ноября 1905 года. Команда была уже не спокойной и известные своей революционностью матросы Гладков, Чураев и Декунин волновали ее вопросами установления в России народовластия. По возвращении «Очакова» в Севастополь, волнения среди команды еще более усилилось, так как до нее дошли слухи о возмущении севастопольского гарнизона. Капитан II-го ранга Писаревский, с целью ослабить это волнение, собрал матросов после ужина и стал им читать о героях русско-японской войны. Однако команда слушала его плохо. Тем не менее, ночь прошла спокойно. 12-го ноября на мачте в дивизии подняли позывные «Очакова» и сигнал: «прислать депутатов», то есть революционеры из взбунтовавшихся воинских частей требовали от «очаковцев» присоединиться к ним, прислав своих депутатов. Это очень сильно взволновало команду, которая по-своему истолковала этот сигнал, решив, что с матросами флотской дивизии чинят расправу. Команда потребовала направить депутатов в Севастополь узнать, что там происходит. В 11 часов утра на мачте дивизии вновь подняли сигнал с тем же призывом. Матросы Декунин, Чураев и Гладков стали кричать, что надо ответить на позывные дивизии и послать в нее депутатов, что «там режут людей». Все попытки лейтенанта Винокурова воздействовать на команду успеха не имели. Тогда старший офицер разрешил послать двух депутатов в дивизию. Для этого матросы выбрали Гладкова и Декунина, вместе с мичманом Городысским отправились в дивизию. Во флотской дивизии они никого не нашли и пошли в Брестский полк, где в этот момент происходил митинг. По дороге в полк они встретили ехавшего на извозчике арестованного мятежными матросами коменданта крепости. Шедшая вокруг повозки толпа кричала: «своим судом!». На митинге в полку депутаты увидели большое количество матросов и солдат. Там были выдвинуты и требования матросов и солдат, в основном сводившиеся к улучшению условий прохождения службы, амнистии для политических заключенных матросов и солдат, вежливое обращение с нижними чинами, увеличение жалования, отмена смертной казни и так далее.
Гладков и Декунин переговорили с матросами, узнали их требования и, убедившись, что ничего плохого с ними не происходит, вернулись на крейсер.
Команда стала успокаиваться, но часть матросов продолжали ее волновать, требуя немедленного исполнения требований. Матрос Чураев прямо заявил лейтенанту Винокурову, что он убежденный социалист и что на флоте много таких, как он. В 17 часов был получен приказ командира: «Кто не колеблясь стоит за Царя, пусть остается на корабле. Кто не желает иметь Его или сомневается, то те могут сойти на берег».
Этот приказ был объявлен утром 13-го ноября после поднятия флага. На вопрос капитана II-го ранга Соколовского: «Кто за Царя?», команда ответила: «все!», а на приказ выйти вперед тем, кто за мятеж, не вышел ни один человек. Тем не менее, глухое волнение среди команды продолжалось. В то же время на «Очаков» с другого корабля эскадры приехал офицер, который сказал, что если «Очаков» еще раз ответит на сигналы мятежников из гарнизона, то по нему будут стрелять. На это матрос Чураев ответил: «Ну что ж, пусть стреляют».
Матросы решили продолжить сноситься с берегом. Около 14 часов 13-го ноября, на «Очаков» приехали с берега два депутата. Командир «Очакова» попытался не дать им встретиться с матросами. но команда его не слушала. Депутаты сказали матросам, что на стороне восстания весь Брестский полк, крепостная артиллерия, Белостокский полк и другие воинские подразделения. Это было сильным преувеличением, но оно на команду подействовало. Депутаты сказали матросам, что они должны поддержать восставших. Команда ответила утвердительно. Тогда офицеры решили покинуть крейсер, что они и сделали, переехав на крейсер «Ростислав». После спуска флага, на «Очаков» приехал капитан I-го ранга Сапсай с флаг-офицером. Сапсай держал перед командой «Очакова» речь, убеждая ее прекратить мятеж. В конце речи Сапсай потребовал, что бы те, «кто хочет служить верой и правдой Государю Императору вышли вперед ». Вновь, как и в первый раз, вперед вышла вся команда. Тогда Сапсай потребовал, чтобы были выданы те, кто не хочет служить дальше. Команда ответила, что служить хотят все. Но в то же время, кто-то из команды спросил: «А как наши требования?» Сапсай ответил, что они будут направлены в Петербург и там рассмотрены. Матросы просили Сапсая, чтобы офицеры вернулись на крейсер. Сапсай сказал, что офицеры вернуться только в том случае, если команда даст честное слово не участвовать в мятеже и слушаться своих офицеров. Матросы обещали. Окрыленный Сапсай поехал на «Ростислав» и сказал офицерам, что они могут возвращаться. Офицеры вернулись и потребовали от матросов сдать бойки от орудий. Команда уже хотела вернуть бойки, когда какой-то человек отчаянно крикнул: «Оружия не отдавать – ловушка!». Матросы отказались отдавать бойки, и офицеры вновь уехали на «Ростислав».
Как только офицеры вторично покинули крейсер, перед матросами выступил кондуктор Частнин, который сказал, что он уже 10 лет как «поклонник идей свободы» и предложил свое руководство, на что получил согласие команды.
Тем временем, офицеры, надеясь успокоить команды эскадры, решили направить со всех ее кораблей депутатов в мятежный Севастополь. Это было безусловной ошибкой, так как свидетельствовало о слабости офицеров, которые как бы разрешали начать переговоры с бунтовщиками. В 8 часов утра 14-го ноября депутаты вышли на пристань. Но перед тем, как идти в гарнизон, они решили сначала пойти к Шмидту, чтобы спросить у него совета. Этот момент чрезвычайно интересен: кто-то таким образом умело пропагандировал Шмидта, иначе трудно объяснить почему матросы пошли именно к нему за советом?
Депутаты отправились на квартиру Шмидта. Тот встретил их очень приветливо. Прочитав требования матросов, Шмидт разразился длинной речью с критикой существующего в России государственного строя, говорил о необходимости Учредительного собрания, в противном случае Россия погибнет. Таким образом, он умело подменил наивные и, в целом, не существенные требования матросов, политической программой революционных партий. К тому же Шмидт заявил, что он – социалист и что надо искать офицеров, симпатизирующих революции, из них выбрать командиров, а остальных арестовать. Когда все команды примкнут к восстанию, он возглавит флот и пошлет Государю Императору телеграмму, в которой объявит, что флот перешел на сторону революции. Однако как только депутаты ушли от него, Шмидт, переодевшись в форму капитана II-го ранга, поехал на «Очаков» и заявил команде: «Я приехал к вам, так как офицеры от вас съехали и поэтому вступаю в командование вами, а также всем Черноморским флотом. Завтра я подпишу об этом сигнал. Москва и весь русский народ со мною согласны. Одесса и Ялта дадут нам все необходимое для всего флота, который завтра примкнет к нам, а также крепость и войска, по условному сигналу подъемом красного флага, который я подыму завтра в 8 часов утра». Команда покрыла речь Шмидта громовым «ура!»
Трудно сказать, верил ли сам Шмидт в то, что говорил. Скорее всего он об этом не думал, а действовал под впечатлением момента. В очерке Ф. Зинько о Шмидте говорится: « Экзальтированный, пораженный величием открывающихся перед ним целей, Шмидт не столько руководил событиями, сколько вдохновлялся ими ».
Но несмотря на экзальтацию, Шмидт явил себя как расчетливый, хитрый и двоедушный человек. Когда на крейсер прибыл капитан II-го ранга Данилевский, Шмидт принял его в капитанской каюте и сказал, что он прибыл на крейсер с целью повлиять на команду, что главная его задача успокоить ее и вернуть крейсер в нормально состояние. Шмидт заявил, также что считает пропаганду в военное время очень опасной. Данилевский вернулся на «Ростислав» в полной уверенности, что «Очаков» в надежных руках.
Однако уже в 18 00 в гарнизоне состоялось заседание депутатов, на котором выступил Шмидт. Шмидт вновь заявил, что он социалист по убеждениям, что нужно требовать созыва Учредительного собрания. Он призвал ко всеобщему восстанию в армии и на флоте. Далее Шмидт сказал, что необходимо захватить «Ростислав». Для этого он предложил следующий план: он, Шмидт, пробравшись на «Ростислав», арестует адмирала, затем от его имени даст команду всем офицерам собраться в адмиральской каюте, где также их всех арестует.
Тем временем, на сторону восстания перешли контр-миноносец «Свирепый» и три номерных миноносца, которые были отведены в подчинение Шмидту, который вечером вернулся на «Очаков», захватив с собой своего 16-летнего сына Евгения. Около 6-ти часов утра на «Очаков» были привезены арестованные в гарнизоне офицеры с крейсера «Гридень» и миноносца «Заветный». Эти офицеры поехали в гарнизон за провизией, где и были схвачены мятежниками. Среди них был также генерал-майор Сапецкий. Шмидт приказал разместить арестованных по каютам. Затем по его приказу был захвачен пассажирский пароход «Пушкин». Шмидт распорядился всех пассажиров собрать на палубе «Очакова», что и было сделано. На восходе солнца он в присутствии команды и захваченных пассажиров, поднял над «Очаковом» красный флаг. При этом, Шмидт дал сигнал: «Командую флотом – Шмидт». Интересно, что во время поднятия красного флага, оркестр играл «Боже, Царя храни!». Этим он хотел привлечь на свою сторону другие суда эскадры, успокоить офицеров и матросов других кораблей, убедив их, что он не мятежник. Однако те безразлично отнеслись к этому сигналу.
Увидев, что на других судах не подымаются красные флаги, Шмидт отправился на миноносец «Свирепый» и стал в рупор призывать матросов других судов переходить на его сторону, так как «с ним Бог, Царь и весь русский народ». Ответом ему было гробовое молчание остальных судов.
Тогда Шмидт с группой вооруженных матросов прибыл на транспорт «Прут», где содержались арестованные моряки с броненосца «Потемкина». Офицер «Прута» принял Шмидта и его людей за караул, прибывший забрать очередную партию заключенных. Войдя на судно, Шмидт немедленно арестовал офицера и освободил заключенных, доставив их всех на «Очаков», где их встретили криками «ура!» В этот момент на «Очаков» прибыли ничего не подозревающие офицеры: командир «Прута» капитан I-го ранга Радецкий и сопровождающие его лица. Их немедленно арестовали и разместили по каютам.
Тем временем, Шмидт все больше убеждался в провале своих планов. Когда он следовал с «Прута» на «Очаков», ему кричали со «Свирепого»: «Мы служим Царю и Отечеству, а ты, разбойник, заставляешь себе служить!»
Шмидт приказал отпустить пассажиров с «Пушкина», так как они ему были больше не нужны. К его удивлению, двое из них, студенты, отказались покидать корабль и примкнули к восстанию.
Убедившись, что мятеж не получает поддержки со стороны остальных судов, Шмидт сбросил маску и принялся действовать как заправский террорист и революционер: «Я имею много пленных офицеров, то есть заложников », – послал он сигнал всем судам. Ответа вновь не последовало. Тогда Шмидт решил захватить броненосец «Пантелеймон», бывший «Потемкин», что ему и удалось сделать. Арестовав всех офицеров, он выступил перед ними с речью: «Здесь, – говорил он, – в Севастополе, собраны лучшие революционные силы. Меня поддерживает весь свет. (…) Ялта даром снабжает меня провизией. Ни одна из обещанных свобод не осуществлена до сих пор. Государственная Дума – это пощечина для нас. Теперь я решил действовать, опираясь на войска, флот и крепость, которые мне все верны. Я потребую от Царя немедленного созыва Учредительного собрания. В случае отказа, я отрежу Крым, пошлю своих саперов построить батареи на Перекопском перешейке, и тогда, опираясь на Россию, которая меня поддержит всеобщей забастовкой, буду требовать, просить я уже устал, выполнение условий от Царя. Крымский полуостров образует за это время республику, в которой я буду президентом и командующим Черноморским флотом. Царь мне нужен потому, что без него темная масса за мной не пойдет. Мне мешают казаки, поэтому я объявил, что за каждый удар нагайкой я буду вешать по очереди одного из вас, и моих заложников, которых у меня до ста человек. Когда казаки мне будут выданы, то я заключу их в трюме «Очакова», «Прута» и «Днестра» и отвезу в Одессу, где будет устроен народный праздник. Казаки будут выставлены у позорного столба и каждый сможет высказывать им в лицо всю гнусность их поведения. В матросские требования я включил экономические нужды, так как знал, что без этого они за мной не пойдут, но я и депутаты матросы смеялись над ними. Для меня единственная цель – требования политические».
Здесь Шмидт как всегда выдает желаемое за действительное. Ни о какой сколько-нибудь существенной помощи мятежникам ни со стороны Ялты, ни со стороны Крыма, а тем более всей России и «всего света», речи не шло. Наоборот, к Севастополю двигался генерал Меллер-Закомельский с верными частями, остальные корабли Черноморской эскадры сохраняли полную верность правительству. Шмидт не мог не понимать, что часы его иллюзорной власти неминуемо сочтены. И он шел ва-банк, фантазируя о республике, отделении Крыма, своем президентстве и так далее. Скорее он убеждал в своем могуществе не пленных офицеров, а самого себя. Его мысли принимают порой болезненно-горячечный оборот: «Я буду требовать, просить я уже устал, выполнения условий от Царя…». У кого и что просил когда-либо Шмидт? Но главное в этих словах другое: Царь, унижено выполняющий условия Шмидта, – вот о чем мечтал первый «красный адмирал»!
Но не надо думать, что Шмидт был невменяем и действовал в полубреду. Нет, его методы и тактика абсолютно продуманы: вешать заложников, своих товарищей офицеров, прикрываясь матросами для своих амбициозных целей, обманывать их, смеяться над их наивностью и доверчивостью, подставлять их во имя своей гордыни под преступление, за которое грозила смертная казнь, планировать расправы над казаками – все это хорошо знакомые методы и тактика террористов всех времен и народов, и Шмидт действовал как террорист.
Но как и всякий террорист, как бы удачлив он ни был, Шмидт был обречен. Положение его ухудшалось с каждой минутой. В Севастополь вошел генерал Меллер-Закомельский, который быстро покончил с мятежом. Береговая артиллерия севастопольской крепости открыла огонь по «Очакову», который вместе с присоединившимися к нему «Свирепым», «Прутом» и «Пантелеймоном», был окружен верными Царю кораблями. По мятежным кораблям изо всех орудий был открыт ураганный огонь. «Свирепый» пытался отвечать ответным огнем, но он был подавлен, и корабль потерял управление. Команда «Свирепого» бросилась в воду. «Прут» и «Пантелеймон» после первых же выстрелов спустили красные флаги.
Между тем на «Очакове» Шмидт полностью утратил хладнокровие. Он кричал, что перевешает всех офицеров, если не прекратится огонь. Потом сказал: «иду принимать смерть». Но в этот момент по «Очакову» стали бить все башенные орудия «Ростислава», «Терца» и «Памяти Азова», а также береговая артиллерия крепости. Команда «Очакова» бросилась в воду. Одним из первых бежал лейтенант Шмидт. Это было вызвано не его трусостью: просто, как и всякий революционер, он счел нецелесообразным принимать «глупую» смерть на обреченном крейсере. Его и его сына, подобрал миноносец №270. Через несколько минут, посланный с «Ростислава» катер доставил Шмидта на броненосец. «Очаков» поднял белый флаг.
Шмидта и его подельщиков судил черноморский военно-морской суд под председательством адмирала Чухнина, который в марте 1906 года приговорил Шмидта к смертной казни через повешение, которое потом было заменено расстрелом. Матросов Гладкова, Частника и Антоненко суд приговорил к расстрелу. 6 марта 1906 года приговоры были приведены в исполнение.
Выступая на суде Шмидт сказал: «Позади за спиной у меня останутся народные страдания и потрясения пережитых лет. А впереди я вижу молодую, обновленную, счастливую Россию».
Насчет первого Шмидт был абсолютно прав: за его спиной остались страдания людей и потрясения. Но что касается «молодой, обновленной и счастливой России», то Шмидту не суждено было узнать, как глубоко он ошибался. Через 10 лет после расстрела Шмидта, его сын, молодой юнкер Е. П. Шмидт, добровольцем ушел на фронт и геройски воевал «За Веру, Царя и Отечество». В 1917 году он категорически не принял Октябрьский переворот и ушел в Белую армию. Прошел весь ее путь от Добровольческой армии до крымской эпопеи барона Врангеля. В 1921 году пароход увез Евгения Шмидта за границу от севастопольской пристани, с тех мест, где в 1905 году его отец помогал тем, кто сейчас поработил его Родину и гнал его самого на чужбину. «За что ты погиб, отец? – спрашивал его в изданной заграницей книге Евгений Шмидт. – Неужели для того, чтобы твой сын увидел, как рушатся устои тысячелетнего государства, расшатанные подлыми руками наемных убийц, растлителей своего народа? ».
В этом горьком вопросе сына «красного адмирала» заключается главное поражение лейтенанта Шмидта.
Севастополь в 1905 году
Уже весной 1905 года волнения охватили значительную часть России. В Таврической губернии бунты, погромы, забастовки имели место в Симферополе, Ялте, Евпатории, Феодосии. Часто при подавлении беспорядков властям приходилось привлекать не только полицию, но и войска. В Севастополе в апреле бастовала артель рабочих, разгружавших вагоны на железной дороге, в начале мая работу прекратили кондукторы и вагоновожатые, из-за чего на несколько дней прервалось движение трамваев. Требования, которые выдвигали бастующие, носили экономический характер. Так, "Крымский вестник" сообщал, что 2 мая по разрешению администрации состоялась сходка мастеров-хлебопеков для обсуждения требований к хозяевам. Собралось примерно сто человек. Председателем был избран подмастерье Шаров. В своем выступлении он предложил не угождать мелкому обывателю - не печь по ночам хлеб. "Тогда, - говорил он, - триста человек смогут спокойно спать, ходить в библиотеку и дышать свежим воздухом". Затем собрание приняло резолюцию: требовать 8-часового рабочего дня и увеличения заработной платы.
А обыватели, то есть большая часть из почти 54 тысяч жителей Севастополя, продолжали покупать свежий хлеб по утрам, ездить на трамваях и читать газеты, сообщения которых вторгались в жизнь ровно настолько, насколько хотел сам обыватель. Между тем приближалось лето: открывались купальни в Артиллерийской бухте и у Приморского бульвара, проходили торги на будущий урожай фруктов, в учебных заведениях города завершался учебный год, а на Приморском бульваре, как всегда летом, ежевечерне играл для публики духовой оркестр.
На другом бульваре - Историческом - распахнула свои двери освященная 13 мая панорама. Это уникальное сооружение было не единственным историческим памятником, открытым в этом году в Севастополе. К 50-летию обороны начали готовиться заранее. По решению специально созданного комитета во главе с великим князем Александром Михайловичем за пять лет была обозначена каменной стенкой большая часть оборонительной линии, на местах, где находились бастионы и редуты, установлены памятники. Однако широкомасштабных празднеств в городе как-то не получилось. Не события пятидесятилетней давности больше занимали умы, а повседневная реальность.
Мятежный броненосец
В начале XX века еще не перевелись люди, которые имели обыкновение вести ежедневные записи увиденного, прочувствованного, значимого. Дневники той поры ныне - занимательные документы, тем более что уцелело их не так много. Давайте откроем один из таких дневников. Записи в нем велись ежедневно ровным и аккуратным почерком на протяжении 36 лет. Автор написанного - Николай Александрович Романов - государь Российской империи. Читаем запись от 7 июня 1905 года: "Принял Чухнина, главного командира Черноморского флота". О чем докладывал вице-адмирал Григорий Павлович Чухнин, Николай II не упоминает, но, нужно думать, что информация год назад назначенного главного командира Черноморского флота звучала в мажорных тонах. И действительно, флот был укомплектован новыми броненосцами, крейсерами, миноносцами. Учения показывали высокую боевую выучку команд. Да вот и последний из достроенных в Лазаревском адмиралтействе броненосец "Князь Потемкин Таврический" выдержал ходовые испытания, успешно провел учебные стрельбы. Через несколько дней ему предстоял переход к Тендровской косе для занятий боевой подготовкой и для артиллерийских опытов.
Прошла неделя, и в дневнике Николая II появилась запись о событиях совершенно невероятных с точки зрения и самого государя, и командующего Черноморским флотом: "Получил ошеломляющее известие из Одессы о том, что команда пришедшего туда броненосца "Князь Потемкин Таврический" взбунтовалась, перебила офицеров и овладела судном, угрожая беспорядками в городе. Просто не верится". На следующий день, 16 июня 1905 года, Николай II пишет: "Утром принял по этому случаю Авелана и Чухнина, который немедленно отправляется обратно в Черное море".
Что же произошло на броненосце, который одними был назван "непобежденной территорией революции", другими - злополучным кораблем с преступными мятежниками на борту? Восстановить общую картину событий помогают различные источники: от обвинительного акта суда над потемкинцами до воспоминаний очевидцев. Но многие существенные детали излагаются протииворечиво, оценки даются диаметрально противоположные.
Итак, 12 июня 1905 года "Князь Потемкин Таврический" вышел с севастопольского рейда в направлении Тендровской косы, что находится примерно в 80 милях от Одессы. Пустынная Тендровская бухта традиционно использовалась для учений эскадры, и скоро сюда должны были подойти и другие корабли. Днем 13 июня миноносец № 267, пришедший вместе с "Потемкиным" как вспомогательное судно, был отправлен за провизией в Одессу. Командир броненосца капитан 1 ранга Е.Н. Голиков, полковник И.А. Шульц, командированный для участия в стрельбах из Петербурга, и ряд других офицеров отправились на берег. Голиков хотел приобрести на местном рыбном заводе сети, чтобы команда могла ловить рыбу в свободное время.
Поздно ночью миноносец № 267 вернулся к Тендре. Провизию перегрузили на борт броненосца. В числе прочего было и 28 пудов мяса, явно не первой свежести. Мичман Макаров и буфетчики объяснили, что другого в охваченной забастовками Одессе просто не нашли. Когда на следующий день из недоброкачественного продукта был сварен борщ, команда броненосца отказалась обедать. Многие матросы видели своими глазами, из чего для них готовят обед, так как неиспользованное мясо подвесили на спардеке, другие слышали об этом от товарищей.
В материалах суда над потемкинцами позже напишут, что матросам не позволил разбирать борщ и даже спускать обеденные столы машинный квартирмейстер Афанасий Матюшенко с несколькими нижними чинами. Но, думается, что отобедать испорченными продуктами не стремился никто. И поэтому, испив положенную чарку водки, матросы разбирали сухари, а деревянные баки с борщом из камбуза не брали.
В этой ситуации командиру "Потемкина" Е.Н. Голикову казалось, что единственно верным решением будет потребовать четкого выполнения приказов и беспрекословного повиновения от всех и каждого. Однако уже через полчаса стало очевидно, что воинскую дисциплину он сам и вверенный ему экипаж понимают по-разному. Голиков приказал построить матросов на палубе и под страхом наказания предложил еще раз подумать над проблемой "Есть или не есть?". Попытка арестовать 30-40 человек, замешкавшихся с решением, превратила корабль в арену жестоких схваток. Беспорядочной толпой с криками "ура!" бросились матросы на батарейную палубу, где стали ломать пирамиды и разбирать стоящие в них винтовки, требовать патронов. Сложно сказать, чьи выстрелы были первыми: матросов, убивших на месте лейтенанта Неупокоева и часового у кормового флага; или старшего офицера И.И.Гиляровского, смертельно ранившего комендора Григория Вакуленчука. Но в результате перестрелки из 21 офицера уцелело 14. Прежде всего восставшие расправились с Е.Н.Голиковым, И.И.Гиляровским, судовым врачом С.Г.Смирновым. Их тела были выброшены в воду. Под пули попали и те, кто сам бросился в воду, в том числе и ряд матросов. Остальные офицеры были заключены под арест. Каюты убитых офицеров разграбили. После чего была выбрана комиссия из матросов, вымыты палубы, сварен новый обед.
14 июня в 8 часов вечера броненосец пришел в Одессу и стал на внешнем рейде. Совершенно очевидно, что дальнейшие действия туманно представлялись восставшим. Возможно, часть их были знакомы с литературой революционного содержания или даже состояли членами подпольных социалистических кружков, но реальность оказалась гораздо сложнее, чем готовые рецепты революционной борьбы.
До 17 июня "Потемкин" простоял на одесском рейде: силой на броненосец перегрузили 15 тысяч пудов угля с купеческого парохода; активно общались с жителями города, особенно с теми, которые сами подходили к броненосцу на шлюпках. После торжественного прощания с Г.Вакуленчуком его похоронили на городском кладбище. Возвращавшихся с похорон матросов обстреляли войска, в ответ принято решение открыть огонь по городу, что должно было послужить сигналом к общему восстанию в уже бастовавшей Одессе. Три холостых и два боевых выстрела желаемого результата не принесли.
А 17 июня в 12 часов дня в виду Одессы показалась эскадра под командованием вице-адмирала А.Х.Кригера. В ее состав входило пять броненосцев и шесть миноносцев. Пробив боевую тревогу, "Потемкин" снялся с якоря и пошел навстречу эскадре. Не исполняя приказа адмирала Кригера, броненосец прорезал строй кораблей, при расхождении с ними команда "Потемкина" кричала "ура!", такие же крики в ответ раздались с броненосца "Георгий Победоносец". Вторично пройдя сквозь строй эскадры, "Потемкин" направился к Одессе.
Вскоре к нему присоединился и взбунтовавшийся "Георгий Победоносец". Однако к утру 18 июня его команда уже несколько растеряла боевой дух. Часть кондукторов и матросов были готовы идти в Севастополь. Чтобы не подчиняться приказам с "Потемкина", они посадили свой корабль на мель.
Чуть позже "Потемкин", загрузившись углем с захваченного транспорта, покинул Одессу. Вместе с ним шел и миноносец № 267. 19 июня оба судна прибыли в румынский порт Кюстенджи. Надежды получить здесь уголь и провизию не оправдались. Румынские власти предложили сдать корабль и сойти на берег на положении военных дезертиров. Все очевиднее становилась бесперспективность дальнейшего сопротивления. Однако судовой комитет еще действовал: передавал на берег конверты с воззваниями "Ко всему цивилизованному миру", "Ко всем европейским державам", затем принял решение идти в Феодосию за столь необходимыми топливом и продуктами, но среди команды с неотвратимостью нарастали растерянность, неверие и даже отчаяние.
"Православные люди! - писал один из шкиперов, как ему казалось, в предсмертной записке. - Прошу сообщить моей дорогой жене и детям, что я умираю не от врага, а от руки своего брата... Я умираю за Веру, Царя и Отечество". Свернув записку, он вложил послание в бутылку, которую бросил за борт. Позже ее подобрали в Каркинитском заливе. Тяжелейшая одиссея закончилась для потемкинцев 24 июня 1905 года, когда, после ничего не давшего перехода в Феодосию, броненосец вторично прибыл в Кюстенджи. На следующий день команда была свезена на берег, ей гарантировали свободу. Румынские власти спустили на броненосце андреевский флаг и подняли румынский, а матросов, разделивших между собой судовую кассу, перевезли в места, отведенные для их проживания.
Миноносец № 267 ушел в Севастополь, не пожелав сдаться румынским властям. Уже 26 июня в Кюстенджи прибыл отряд военных кораблей из Севастополя под командованием контр-адмирала С.П. Писаревского. Уладив все формальности и приняв на борт "Потемкина" 48 матросов, пожелавших вернуться в Россию, отряд взял курс на Севастополь.
Командование Черноморского флота очень энергично принялось за восстановление порядка. Еще "Потемкин" скитался по Черному морю, а в Севастополе начался суд над матросами учебного судна "Прут", пытавшегося присоединиться к восставшему броненосцу. На скамье подсудимых находилось 43 матроса, осуждены были 28: четверых приговорили к смертной казни, 16 челвек к различным срокам каторжных работ, восьмерых отдали в дисциплинарные батальоны. Смертный приговор привели в исполнение на рассвете 24 августа 1905 года у стены Константиновской батареи. Через десять дней, 3 сентября, над севастопольским рейдом вновь прогремели залпы. Это по приговору военно-полевого суда расстреляли двух активных участников восстания на броненосце "Георгий Победоносец". 52 матроса были отправлены на каторгу, в тюрьмы и дисциплинарные батальоны.
Следствие по делу главных виновников - матросов броненосца "Князь Потемкин Таврический" - началось 1 июля 1905 года. Однако покарать немедленно всех бунтовщиков власти не могли: большая часть потемкинцев оставалась в Румынии. Только в январе 1906 года 54 потемкинца, 13 матросов с миноносца № 267 и один матрос с судна "Веха" предстали перед судом. Три человека были приговорены к смертной казни (позже замененной 15-летней каторгой), три - к каторжным работам, 31 - к исправительно-арестантским отделениям, четыре офицера уволены со службы в дисциплинарном порядке, остальных оправдали. Судебные процессы над потемкинцами продолжались до 1917 года. Всего из экипажа в 784 матроса к суду было привлечено 173 человека. И только в отношении одного - Афанасия Николаевича Матюшенко - смертная казнь была приведена в исполнение. В 1907 году он нелегально вернулся в Россию, был арестован в Николаеве как анархист и казнен в Севастополе 2 ноября того же года как потемкинец.
Активные действия адмирала Г.П.Чухнина по искоренению революционной заразы не ограничивались упомянутыми судебными процессами. И объясняются они не только служебным рвением главного командира Черноморского флота, но и искренним чувством, подобное которому высказал в дневнике Николай II: "Дал бы Бог, чтобы эта тяжелая и срамная история поскорее окончилась". Но могла ли эта история закончиться? Сам Г.П.Чухнин в своем приказе писал:
"...В командах Черноморского флота... раскрыты нами пагубные учения, чрезвычайно опасные... для общественного благосостояния и порядка. Распространители этих учений стараются внушить нижним чинам, которых они уловили в свои сети, что существующий порядок следует разрушить и что разрушители сумеют на место его создать другой порядок, где не нужно будет ни полиции, никакой другой охраны, ни даже войска... Зло пустило глубокие корни, и многие уже стали на скользкий путь революционной борьбы...".
Затишье перед бурей
События на "Потемкине" получили широкий резонанс не только в России, но и за границей. Севастополь, объявленный высочайшим Указом местностью на военном положении, реагировал на произошедшее по-разному. "Крымский вестник" называл бунт моряков "...прискорбным, позорным, беспримерным в летописях русского флота событием".
Некрологи памяти погибших на "Потемкине" офицеров изобиловали словами: "Редкой души человек, отзывчивый ко всем нуждам окружающих, ласковый и приветливый в обращении с людьми...". 28 июня на всех судах и в соборе св. Владимира отслужили панихиды по безвременно скончавшимся при исполнении служебного долга. Тела их, возвращенные морем, предали земле.
А на Графской пристани между тем задержали двух мещан и крестьянку, публично одобрявших действия участников восстания на "Потемкине". В соответствии с распоряжением главного командира Черноморского флота и портов Черного моря "о запрещении изустного распространения всяких вредных и ложных слухов, влекущих возбуждение умов населения", все трое были подвергнуты месячному аресту. Однако, запрещая говорить, никто не мог запретить думать по-своему. И понимали это даже те, кто был автором строгих постановлений.
Жаркое сухое урожайное лето 1905 года было временем, когда созрел и плод конституционного процесса в России. Однако вопреки надеждам либералов он не имел ожидаемых форм и содержания. Царский манифест от 6 августа 1905 года, устанавливавший создание в России выборного законосовещательного органа, был некоторым компромиссом между желанием не менять ничего и необходимостью несколько изменить способ управления российским государством. Мы уже знаем, что настойчивые обращения либерально настроенных земских деятелей, а еще в большей степени взорвавшаяся бунтами социальная напряженность заставили царя еще 18 февраля 1905 года пообещать выборное представительство. Был опубликован манифест, который объявлял о намерении создать Государственную думу, сразу прозванную "булыгинской" по имени министра внутренних дел А.Г.Булыгина. Но обещать и исполнять - это далеко не одно и то же.
Однако летом события развивались таким образом, что государь, не изменивший своего мнения о недопустимости конституции, решил уступить. Интересна реакция на августовский манифест на местах. В Севастополе, например, новая городская дума, избранная в июне на четырехлетний срок, называла этот акт "знаменательным в истории России", выражала "чувство глубочайшей благодарности Его Императорскому Величеству за начало осуществления... реформ", одновременно была полна надежды на дальнейшее усовершенствование Государственной думы. Совершенно очевидно, чего ждали либеральные общественные деятели. По манифесту, ни о каком широком народном представительстве не могло быть и речи. Выборы не были прямыми и равными, а некоторые категории населения вообще исключались из выборной процедуры: женщины, военнослужащие, учащиеся, рабочие. И еще так недоставало, по мнению городских гласных, столь милой сердцу каждого "свободы обсуждения государственных нужд в печати и общественных собраниях, при обязательном признании неприкосновенности личности каждого...". Записав все вышеизложенное в журнале экстренного заседания от 17 августа 1905 года, члены городской думы и не подозревали, как скоро сбудутся их некоторые пожелания, и в какой обстановке это произойдет.
Уходящее лето 1905 года было отмечено еще одним важным событием. 23 августа между Россией и Японией, спустя месяц после начала переговоров, был подписан мирный договор. Несмотря на тяжелое военное положение России, делегации во главе с председателем Комитета министров Сергеем Юльевичем Витте удалось, по его собственному выражению, подписать "почти благопристойный мир". Это был безусловный успех. Однако он имел горький привкус людской трагедии, военного позора и территориальных потерь. Тем не менее, окончание войны всегда порождает надежды, дает возможность вернуться к отложенным делам.
Так, в Севастополе перенесенные из-за войны с Японией празднества по случаю 50-летия обороны Севастополя предполагалось теперь непременно провести. В хронике местной газеты сообщалось, что официальное открытие памятников обороны состоится, по всей видимости, 5 октября. Но главные события состоялись 27 сентября, когда в Севастополь прибыл августейший председатель Комитета по восстановлению памятников Севастопольской обороны, его императорское высочество великий князь Александр Михайлович.
Около 9 часов утра в ожидании высокого гостя первые лица города и флота собрались у небольшой часовни рядом с казармами Брестского полка на Корабельной стороне. Часовня в свое время была поставлена на территории госпиталя, где 5 октября 1854 года скончался вице-адмирал В.А. Корнилов. Теперь от этого памятного места планировалось начать торжества. Ровно в 9.00 показался экипаж великого князя, следовавший по расцвеченной флагами улице. Когда он остановился, Александр Михайлович поздоровался с встречающими: главным командиром Черноморского флота и портов Черного моря вице-адмиралом Г.П.Чухниным, градоначальником вице-адмиралом A.M.Спицким, комендантом Севастопольской крепости генерал-лейтенантом B.C.Неплюевым, городским головой А.А.Максимовым и другими лицами. По-особенному торжественно и трогательно выглядел строй участников обороны Севастополя. Затем процессия двинулась вдоль мемориальной линии к часовне на Малаховом кургане. Здесь, недалеко от восстановленной оборонительной башни, против памятника В.А.Корнилову был отслужен краткий молебен. Далее Александр Михайлович и сопровождающие его лица пешком по линии обороны дошли до сквера на месте бывшего 2-го бастиона. Чуть позже, осмотрев в павильоне мраморный столик с чертежами оборонительной линии, высокие гости отбыли в Ушакову балку, а оттуда специальным поездом - в Инкерман. Здесь состоялось освящение восстановленного пещерного храма в честь образа Пресвятой Богородицы.
По случаю юбилея ветеранов - участников обороны - наградили серебряными медалями "В память 50-летия обороны Севастополя", нижним чинам кроме того было выдано по пять рублей. Все члены Комитета и Строительной комиссии по восстановлению памятников, а также градоначальник вице-адмирал A.M.Спицкий и полицмейстер В.Я.Попов получили бронзовые памятные медали. По завершению праздника его императорское высочество отправился на Южный берег Крыма.
Через несколько дней на его имя поступила телеграмма от Николая П. В ней, в частности, говорилось: "Да послужат эти памятники глубоким назиданием подрастающему и будущим поколениям, воодушевляя их великой душевною силою русского человека, какой исполнены были незабытые защитники бастионов Севастополя в годину тяжелых испытаний для горячо любимой ими родины".
Год 1905-й
Осень все ощутимее вступала в свои права. Она остудила нестерпимую в том году летнюю жару, но не сняла накала напряжения в обществе. Газеты пестрели сообщениями о стачках и забастовках. В начале октября работу прекратили московские печатники, к ним присоединились железнодорожники. К середине октября забастовка охватила почти всю страну: не остались в стороне рабочие других профессий, студенты, учащиеся, интеллигенция, служащие. Считается, что во всеобщей октябрьской стачке участвовало до двух миллионов человек. Но этим так называемая активность масс не исчерпывалась. Погромы и грабежи стали показателями расширяющегося хаоса.
Севастополя волна забастовок почти не коснулась. Только 12 октября прекратили работу портняжные мастера и подмастерья, да наблюдался некоторый рост цен в связи с тем, что было парализовано железнодорожное сообщение. Однако уже спустя неделю город напоминал скорее разворошенный улей, чем военный порт
17 октября Николай II подписал манифест "Об усовершенствовании государственного порядка". Сей документ, созданный под давлением угрозы народного бунта, "бессмысленного и беспощадного", пугал императора. В своем дневнике он замечал: "Подписал манифест в 5 ч. После такого дня голова сделалась тяжелою и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, спаси и умири Россию!". Но умирения, на которое надеялись реформаторы во главе с вновь назначенным председателем Совета министров С.Ю. Витте, не получилось. И восторженно принявшие документ, и недовольные им стремились публично излить свои чувства по поводу дарованных свобод. И тут сквозь бурные митинги и манифестации, шествия и собрания стало проглядывать нечто, скорее напоминающее анархию, чем ожидаемый демократический порядок.
Известие о манифесте 17 октября дошло до Севастополя на следующий день. Реакция горожан была бурной. Только что напечатанный в местной типографии текст манифеста шел нарасхват. Стихийно возникающие собрания переросли в шествия по Екатерининской улице, закончившиеся митингом на Приморском бульваре. Здесь избрали городской Совет в составе 40 человек. Очевидец позже писал: "Толпа обступила эстраду, с которой ораторы произносили речи. Публика самая разношерстная: рабочие, матросы, солдаты, офицеры, интеллигенция, буржуазия, городское мещанство, женщины всех положений, старики, дети. На деревьях - уличные мальчишки. Вся картина митинга напоминала ряд сценок из европейских революций. Незнакомые люди обнимались, поздравляли друг друга...". Энергия, рвущаяся наружу, требовала не только слов, но и действий.
В шестом часу вечера многочисленная демонстрация двинулась по Херсонесской улице к городской тюрьме требовать освобождения политических заключенных. У ворот тюрьмы и произошла трагедия, по-разному описываемая участниками событий. Демонстранты и их сторонники утверждали, что солдаты первыми открыли огонь по безоружной толпе, военные власти настаивали на провокационных действиях митингующих: сломали калитку, ворвались внутрь, набросились на солдат...
Так или иначе, но прозвучали роковые выстрелы: на месте было убито два человека, шестеро скончались в больнице, еще примерно 30 человек получили ранения разной степени тяжести. Старшему из умерших было 26 лет, трем младшим по 17. Гнев, ужас, боль, возмущение горожан вылились в стихийные митинги следующего дня - 19 октября. Одновременно заседала дума под председательством городского головы А. А. Максимова. В зал были допущены депутаты, избранные от народа. Результатом бурных многочасовых прений стали следующие решения: за счет города произвести похороны жертв расстрела; просить о прекращении работы порта, разрешения желающим матросам и солдатам почтить память усопших; просить о временной приостановке движения трамвая, закрыть на завтра питейные заведения и т.п.
Кроме того, был принят текст телеграммы на имя С.Ю. Витте. В ней, в частности, говорилось: "Дума... единогласно постановила выразить свой протест правительству, администрацией которого убиты были граждане Севастополя.., и требовать немедленного удаления виновных до предания их суду, немедленно снять военное положение с устранением войск с улиц города и казаков из пределов градоначальства с заменой их временной народной охраной...". Позже некоторые из требований были осуществлены. По согласованию с градоначальником и комендантом военные патрули и полиция не появлялись на улицах города, вместо них были назначены народные дружины, а полицмейстера Попова отправили в "долгосрочный отпуск". На этом же заседании неоднократно выступал лейтенант П.П. Шмидт, уже завоевавший авторитет у севастопольцев своим ярким ораторским талантом. Среди прочего он сообщил присутствующим о безнравственном поведении директора классической гимназии Ветнека, пытавшегося применить вооруженную силу против учащихся старших классов. Дума единогласно постановила "ходатайствовать об удалении г.Ветнека от должности". На этом был сделан перерыв до следующего дня.
20 октября, в день похорон, по словам очевидца, "весь город с раннего утра был на ногах, лавки и магазины закрыты, предприятия не работают... - все сочли своим долгом почтить память павших". Часов в десять от городской больницы многотысячная процессия двинулась к кладбищу. Во главе манифестации верхом на лошади ехал адвокат, выполнявший функции заведующего милицией. За ним шли оркестры солдат и матросов, исполнявшие не только траурные марши, но и "Марсельезу". Далее - члены городской думы и народные представители. На специальных дрогах везли венки, гробы с убитыми несли на руках. За родственниками и близкими двигались участники демонстрации, по свидетельству очевидцев, "числом не менее 40 тысяч человек". Присутствие народной милиции предохраняло от сумятицы и давки. Когда процессия подошла к кладбищу, то непосредственно к могилам смогли приблизиться только депутации. Подавляющее большинство собравшихся сгрудилось у решетки ограды. Среди всех произнесенных речей наиболее ярким было выступление лейтенанта П.П. Шмидта, которое начиналось словами: "У гроба подобает творить одни молитвы, но да уподобятся молитве слова любви и святой клятвы, которую я хочу произнести здесь вместе с вами". Голос говорившего завораживал присутствующих, и они повторяли вслед за ним: "Клянемся!"
"О кладбище в день погребенья!
И в лад лейтенантовой клятве
Заплаканных взглядов и платьев
Кивки и объятья!
О лестницы в крепе! О пенье!
И хором, в ответ незнакомцу
Стотысячной бронзой о бронзу:
Клянитесь! Клянемся!
О вихрь, обрывающий фразы,
Как клены и вязы! О ветер,
Щадящий из связей на свете
Одни междометья!
Ты носишь бушующей гладью:
"Потомства и памяти ради
Ни пяди обратно! Клянитесь!"
"Клянемся! Ни пяди!"
Шмидт Петр Петрович
(1867-1906). Родился в Одессе в семье участников обороны Севастополя. Закончив в 1886 Морской корпус, получил назначение на Балтийский Флот. Вскоре оставил службу из-за опрометчивого брака. В 1892 вернулся на флот. В 1894-1898 служит на Тихом океане. Вновь уходит в отставку, переезжает в Одессу и плавает на судах Добровольного флота. В апреле 1904 вновь призван на военную службу. Служил старшим офицером на угольном транспорте "Иртыш" Балтийского Флота. Во время перехода судна на Дальний Восток в составе эскадры адмирала Рождественского списан на берег в Порт-Саиде по болезни. В феврале 1905 назначен командиром миноносца № 262 Черноморского флота.
В тот же вечер лейтенанта П.П. Шмидта по приказанию Г. П. Чухнина арестовали и под конвоем отправили на броненосец "Три Святителя". По всему было видно, что власти не собираются потакать революционным настроениям горожан. Петербург был озабочен созданием в Севастополе "неких охранных дружин", поэтому велено было их немедленно распустить, усилив полицию. Главный командир Черноморского флота и градоначальник потребовали от городского головы объяснений и выполнения распоряжения. А.А. Максимов в письме на имя вице-адмирала A.M.Спицкого от 24 октября 1905 года пытался объяснить целесообразность и эффективность подобных формирований, ссылаясь на опыт тех дней, когда только силами милиции поддерживался по рядок в городе, и не были допущены погромы и другие беспорядки. Тем не менее, самодеятельность городской думы признали совершенно излишней и почти противозаконной. А.А. Максимову, положившему столько сил на защиту интересов горожан в октябрьские дни, указали на превышение полномочий.
Но, как бы ни старались власти, предпринятое против отдельных лиц нельзя было распространить на всех горожан. До конца октября на Приморском бульваре продолжались народные собрания, прекратили работу шляпных дел мастера, каменщики и штукатуры, неспокойно было и на других предприятиях. Градоначальник выпустил следующее постановление: "Вследствие многочисленных забастовок, масса рабочих... наполняет все площади, кофейни и пр. В связи с этим, с целью устранить могущие возникнуть нежелательные осложнения, закрыть винные лавки и все питейные заведения до окончания забастовок". С 23 октября по 2 ноября в городе были отменены занятия в Константиновском реальном училище и гимназиях.
3 ноября под давлением общественного мнения Г.П.Чухнин отдал распоряжение об освобождении П.П. Шмидта из-под ареста. Однако Петру Петровичу запрещалось присутствовать на митингах и заниматься агитацией, в противном случае - суд за неисполнение лично ему отданного приказания. Последующие десять дней Шмидт практически безвыездно живет в небольшом флигеле дома 14 на Соборной улице. Он с нетерпением ждет отставки, прошение о которой послано в Петербург, а пока вынужден находиться на положении затворника. Вместе с ним любимый сын Женя, про которого отец писал: "Он мой друг, сын, брат, и мне кажется, что я заменяю ему даже мать. Я горжусь нашими отношениями...".
Но даже присутствие сына не приглушает тревожных и беспокойных мыслей, волнующих и томительных воспоминаний. Они чередой толпятся в сознании, не давая ни минуты передышки. Вспоминаются горячие октябрьские дни и недавнее пребывание на "Трех Святителях"; полутемная крохотная каюта, в которой он узнал, что на митинге рабочие избрали его "пожизненным депутатом". Вдруг наплывают образы детства: горячо любимая матушка, сестры, заботящиеся о нем после ее смерти, необузданный, но, в сущности, добрый отец. Встает перед глазами Морской корпус, Петербург, женитьба, необъяснимая для окружающих и несчастливая для него. Мысли опять возвращаются к ожидаемой отставке, которая завершит так сложно и противоречиво складывающуюся военную карьеру. Но через все воспоминания, образы, мысли струится чувство, переполняющее его существо, сотканное из писем, мечтаний, ожиданий. Несколько месяцев назад он встретил незнакомку, с которой и говорил-то минуты, но завязывается переписка, которая рождает на излете его жизни сильную и светлую любовь.
"О, как бы я хотел, чтобы отношения наши были такими, каких всю жизнь ждала душа моя, какими должны быть, соединяя, возвышая душу, мысли", - писал он к своей таинственной З.И.Р. Но, будучи неисправимым романтиком в любви, он оставался таким же и в деле общественной борьбы. "Понимаете ли вы, - говорит он, - как это мучительно - сидеть в неволе, когда вижу, что я за два дня больше сделаю один, чем обе революционные партии вместе за мое отсутствие". Он считает себя социалистом, надеется на демократическую республику, хочет ехать в Москву для участия в политической борьбе, пишет в Одессу революционным массам. И в то же время он со всей ясностью осознает, что если темнота кровавой революции "обрушится на всех, то будут похоронены и правые и виноватые". С горячей убежденностью он говорит: "Насилие - средство наших врагов... Насилие - не наше средство".
Оказывается, можно быть мечтателем-романтиком и реалистом-прагматиком в одно и то же время и при этом жить, не поступаясь идеалами и не расходясь с собственной совестью.
Хроника мятежных дней
Еще древние говорили: "Плохо придется всем людям, когда каждый потребует своего". Но в горячке ноябрьских митингов не только мудрость, но и обычное благоразумие таяли с невероятной быстротой: требования улучшения, предоставления, повышения неслись с одной стороны; громкие приказы, окрики и угрозы - с другой. Результат не замедлил сказаться. 11 ноября во флотских экипажах, расположенных на Корабельной стороне, начался стихийный бунт, переросший в вооруженное восстание. В тот день должен был состояться городской митинг. Его организаторы выбрали место проведения поближе к солдатским и матросским казармам. Адмирал Чухнин своим приказом еще от 24 октября строго запретил нижним чинам участвовать в уличных сборищах. И проведение подобного мероприятия в непосредственной близости от ненадежных команд экипажей, с его точки зрения, было, безусловно, опасно. Поэтому адмирал отдал распоряжение о назначении патрульного наряда войск в составе сводной боевой роты от флотской дивизии и учебной команды 50-го пехотного Белостокского полка под общим командованием старшего флагмана контрадмирала С.П. Писаревского. В случае необходимости Чухнин разрешил применить к митингующим оружие.
Но первые выстрелы были произведены не по бунтовщикам, как предписывал приказ. Матрос 28-го флотского экипажа К. Петров, несший службу в сводной боевой роте, выстрелами в упор ранил контр-адмирала Писаревского и командира роты Белостокского полка штабс-капитана А.А. Штейна, от чего последний умер спустя несколько часов. Есть разные версии мотивов поступка Петрова. Возможно, он стал свидетелем "провокационного" приказа Писаревского: "Стрелять из толпы по матросам", или расправился с "ненавистными сатрапами" из идейных соображений. Но прогремевшие выстрелы повлекли за собою необратимые последствия. Петров, естественно, был арестован, но матросы, собравшиеся в громадную толпу, потребовали его немедленно отпустить, что и пришлось исполнить. Они захватили винтовки и пулеметы, затем были избраны депутаты от каждой роты экипажей, выставлены часовые, караулы, удалены офицеры.
На следующий день агитаторы вывели из казарм матросов, к которым примкнуло некоторое количество портовых рабочих, и толпа в несколько тысяч человек под звуки оркестра двинулась к казармам 49-го пехотного Брестского полка. Здесь его командир полковник Думбадзе был обезоружен и взят под арест. Вскоре, узнав о беспорядках, в полк приехали комендант Севастопольской крепости генерал-лейтенант В. С. Неплюев и исполняющий обязанности начальника 13-й пехотной дивизии генерал-майор В.Г.Сидельников, но и они также были арестованы. Восставшие потребовали, чтобы комендант распорядился убрать пулеметы, установленные на Историческом бульваре для предотвращения шествий. Получив отказ, солдаты, матросы, рабочие окружили коляску, в которой сидели генералы, и под прикрытием высокопоставленных пленников двинулись в город. Некоторое время спустя, все-таки было решено поместить арестованных в дежурную комнату морских казарм, а шествие продолжить. Длинная процессия под красными флагами, с музыкой двигалась с Корабельной стороны к центру города. Беспрепятственно дойдя до Исторического бульвара, манифестанты приблизились к вооруженным солдатам Белостокского полка. Оркестр играл "Боже, царя храни". Потом были произнесены речи: требовали депутатов от полка для общих действий. Так и не дождавшись белостокцев, демонстранты повернули назад, мирно разойдясь с противной стороной.
В эти дни неспокойно было и на кораблях Черноморского флота, прежде всего на крейсере "Очаков" и броненосце "Пантелеймон" (бывший "Потемкин"), где даже на несколько часов подняли красный флаг. Команда же "Очакова" добилась разрешения избрать двух депутатов для встречи с комитетом дивизии. Машинисты А.Гладков и Р.Докукин в сопровождении мичмана А.Городысского побывали в дивизии, на митинге в Брестском полку и получили экземпляр требований, выработанных накануне. Это был пространный документ, состоящий из 17 пунктов и нескольких дополнений. Главные требования: освободить всех политических матросов и солдат, удалить из города боевые роты и казаков, отменить военное положение, смертную казнь,
увеличить жалованье, уменьшить срок службы, запретить грубое обращение офицеров с нижними чинами. Следующие два пункта появились явно по совету социалистов, участвовавших в работе депутатов, и гласили: "Присоединиться к требованиям о немедленном созыве Всероссийского учредительного собрания и о 8-часовом рабочем дне".
События 11 и 12 ноября для командира Черноморского флота, старших офицеров стали подтверждением худших опасений. Ровно месяц назад Чухнин записывал в своем дневнике: "Революционное движение усиливается. Ежели высшее начальство не желает принять меры к ограждению флота от пропаганды и своевременного раскрытия руководителей, то отвечать за то, что может случиться через полгода, а может и ранее, нельзя...". Сам главный командир обвинить себя в бездействии не мог. В октябре он вывел эскадру на учения, подальше от крамольных идей и речей, по возвращению твердой рукой наказывал возмутителей спокойствия. И теперь был готов к борьбе с "мятежниками и клятвопреступниками", но оказалось, что их тысячи и тысячи. Что делать? Даже мысль о роспуске флота приходит Чухнину.
Ситуация стала более определенной, когда 13 ноября в город начали стягиваться войска из Одессы, Екатеринослава, Кишинева под общим командованием генерал-лейтенанта барона А.Н. Меллер-Закомельского, командира 7-го армейского корпуса. Севастополь был объявлен вначале на военном, а 14 ноября - на осадном положении. Однако беспорядки продолжались, а командование, еще не собрав силы для решительного наступления, маневрировало.
13 ноября экипажам всех судов эскадры было разрешено избрать депутатов, которые могли прибыть в дивизию и ознакомиться с ситуацией. Таким образом власти надеялись успокоить команды и, по возможности, оказать благотворное влияние на мятежников. В 8 часов утра депутаты собрались на Каменной пристани. По некоторым данным, прежде чем отправиться на Корабельную сторону, они побывали у П.П. Шмидта. Судя по документам, Шмидт в то утро говорил с матросами о необходимости созыва Учредительного собрания, дабы предотвратить кровопролитие. Он не поддержал экономические требования, изложенные депутатами. Однако дал несколько практических советов по организации восстания.
От Шмидта матросы отправились в казармы дивизии, где узнали, что заседание депутатов состоится только во второй половине дня. Между тем на кораблях эскадры было беспокойно. Попытка Чухнина очистить команды от неблагонадежных элементов, предложив колеблющимся добровольно покинуть суда и съехать на берег, не увенчалась успехом. Матросы справедливо полагали, что открытая поддержка восставших может стоить им жизни. Особенно напряженной ситуация продолжала оставаться на "Очакове". Именно сюда комитет дивизии прислал депутатов, которые объявили, что за восставшими матросами идут солдаты Брестского и Белостокского полков, крепостной артиллерии. Посланные предлагали держать связь с дивизией и не отступать от выработанных требований. Офицеры, оказавшиеся не в состоянии управлять командой, съехали на берег.
Представители комитета несколько преувеличивали силы восставших. В ночь на 13 ноября солдаты Брестского полка ушли из казарм флотской дивизии и примкнули к 50-му пехотному Белостокскому полку, оставшемуся верным властям. Что же касается солдат крепостной саперной роты, то они присоединились к восстанию как раз днем 13 ноября. В течение предшествующей недели солдаты неоднократно требовали у начальства улучшения довольства, смягчения тягот службы. Но ни командир роты подполковник П.Б. Жданов, ни начальник инженеров крепости генерал-майор А.Н. Колосов не смогли разрешить возникшую ситуацию. Тогда 85 солдат разобрали караульные винтовки, патроны и, воспользовавшись яликами, переправились на Корабельную сторону. Их приезд был встречен восторженным "ура!". Солдатам выдали матросские шинели и зачислили их на довольствие.
Уже вечером в дивизии состоялось заседание депутатов от флота и армии. Как свидетельствуют документы, роль руководителя собрания взял на себя Иван Петрович Вороницын, социал-демократ, активно участвовавший в событиях последних дней. Он говорил о необходимости всеобщего восстания, убеждал, что это единственное средство добиться поставленных целей. Чуть позже в дивизию прибыл П.П. Шмидт. Думается, ему нелегко далось решение - уступить настойчивым просьбам матросов и выступить перед ними. И дело, конечно, было не в самом выступлении, хотя много сил забрала речь на дневном митинге на Приморском бульваре. Истинный трибун, он всегда говорил страстно и убедительно. Волновало другое: его звали к участию в деле, которое считал чуждым, не раз доказывая бесплодность мятежей. Он так же понимал, что если свяжет свою судьбу с восставшими, то, скорее всего, это будет началом конца, и тогда придется расстаться с мечтой о личном счастье, обречь сына на фактическое сиротство. Но Шмидт решает ехать, выступить и, если потребуется, остаться с теми, кто так беззаветно поверил в него и шел за ним.
Записки И. Вороницына, самого Шмидта ясно свидетельствуют о том, что дальнейшие действия Петра Петровича - это попытка предотвратить кровопролитие. В своем вечернем выступлении 13 ноября он предлагает посредничество в переговорах с властями, говорит, что восставшие в Севастополе не должны отрываться от общероссийского революционного движения, единственно правильный путь - это настаивать на созыве Учредительного собрания. Сведения о том, что уже в этой речи Шмидт обозначил план захвата эскадры, навряд ли могут быть признаны достоверными. Но что не вызывает сомнения, так это достаточно боевой настрой собравшихся - депутаты не желали отступать.
Тем не менее, следующий день 14 ноября начался парадом войск дивизии по случаю дня рождения вдовствующей императрицы Марии Федоровны. Под звуки "Боже, царя храни" мятежные подразделения маршировали по плацу, и это не было хитрым маневром, дабы привлечь на свою сторону колеблющихся. Скорее всего, было желание показать, что не клятвопреступники они, не безбожники, замахнувшиеся на власть самого Государя, а люди, нуждающиеся в признании их человеческих прав, улучшении экономического положения. Однако власти не собирались идти на уступки. Даже попытки представителей кают-компаний кораблей заявить, что "офицеры флота не желают кровопролития", не приняты были во внимание ни Меллер-Закомельским, ни Чухниным. Дело шло к развязке.
Днем Чухнин объезжал корабли эскадры, где зачитывал телеграмму Николая II, пришедшую накануне, и одновременно объявил о необходимости разоружиться и готовиться к уходу эскадры из Севастополя. Однако этот приказ пришлось частично отменить и оставить командам хотя бы ружья, так как недовольство было слишком явным. Тем не менее, ударные части от орудий были сняты и перевезены в арсенал порта, правда, не со всех судов. Категорически отказывалась разоружаться команда крейсера "Очаков", здесь офицеров не было, остался только один кондуктор - С.П.Частник.
Нуждаясь в руководстве, матросы обратились к П.П. Шмидту. Вот как это описывает сын Петра Петровича, Евгений: "...Часа в четыре пополудни к нам прибегает депутат с "Очакова" страшно бледный с растерянной улыбкой. Он принес записку с "Очакова", оказалось, что Чухнин объезжает эскадру и разоружает суда, и что полевая артиллерия окружила казармы. Папа вышел из кабинета с лицом безумным... Он говорил, что все рушится, и что нужно во что бы то ни стало спасти казармы и "Очаков"... Он сейчас же надел пальто, взял свой чемодан... и они ушли". Позже сам Шмидт так скажет об этих минутах: "Самый мирный человек, видя неминуемое массовое убийство людей, не может не кинуться на защиту их".
Когда Петр Петрович Шмидт поднялся на палубу "Очакова", его встретило громогласное "ура!". Караул отдал адмиральские почести, команда выстроилась на палубе для приветствия. После краткой речи Шмидт занял командирское помещение и известил дивизию о том, что он вступил в командование "Очаковом". Вечером и ночью матросы дивизии вывезли часть оружия из арсеналов, арестовав главного артиллериста Севастопольского порта генерал-майора Саноцкого, и захватили корабли эскадры, стоящие в Южной бухте: минный крейсер "Гридень", контрминоносец "Заветный", три номерных миноносца № 265, № 268 и № 270. Контрминоносец "Свирепый" добровольно присоединился к восставшим и вместе с номерными миноносцами был отведен к крейсеру "Очаков".
В 8 часов утра 15 ноября, одновременно с традиционным ритуалом ежедневного подъема кормовых андреевских флагов, на кораблях, стоящих на рейде во главе с "Очаковом", были подняты и красные флаги. На "Очакове" взвился флажный сигнал "Флотом командует Шмидт". На берег для отправки Николаю II дали телеграмму: "Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от вас, Государь, немедленного созыва Учредительного собрания и перестает повиноваться Вашим министрам. Командующий флотом гражданин Шмидт".
Вслед за этим от борта "Очакова" отошел миноносец "Свирепый", у носового орудия стоял Шмидт в мундире с погонами капитана 2 ранга, которые получил при увольнении в запас. Оркестр на палубе играл гимн. За "Свирепым" следовал катер "Смелый" с вооруженным караулом. У ближайшего броненосца "Пантелеймон" миноносец застопорил машины. Шмидт обратился к команде: "С нами Бог и весь русский народ, а с вами кто? Ура!". С палубы "Пантелеймона" в ответном "ура!" прозвучало лишь несколько голосов, никакой единодушной поддержки. Миноносец пошел дальше вдоль линии судов: "Ростислав", "Три Святителя", "Двенадцать Апостолов", "Екатерина II", "Синоп" - и отовсюду проклятья и угрозы офицеров. В глубине бухты у бочки стояло учебное судно "Прут" - плавучая тюрьма, где содержались матросы-потемкинцы. "Свирепый" подошел вплотную к "Пруту", без выстрелов были освобождены заключенные и арестованы офицеры. На обратном пути миноносец проследовал, как было записано в вахтенном журнале, вдоль нескольких миноносцев, заградителя "Дунай", минного крейсера "Капитан Сакен" и крейсера "Память "Меркурия".
Рейд "Свирепого" вдоль боевых судов эскадры был шагом скорее эмоциональным, чем продуманным. В любой момент мог прозвучать роковой выстрел, но его не последовало, так же как и не последовало перехода эскадры на сторону восставших. Результат предполагаемый и неожиданный в одно и то же время. Шмидт горячо надеялся, что его призыв будет услышан, что всепроникающее чувство солидарности, стремление заявить о своих правах окажется сильнее страха и непонимания. Болезненно переживая неудачу, Шмидт решается на крайние действия - захват кораблей эскадры. Решено было начать с "Пантелеймона", что фактически и удалось без единого выстрела. Боевая рота с "Очакова" арестовала командира корабля Н.Е.Матюхина, офицеров, кондукторов, на мачте подняли красный флаг. Тем не менее, броненосец не мог поддержать огнем ни "Очаков", ни дивизию, так как накануне были разукомплектованы артиллерийские орудия, а исправить положение дел восставшие не успели. Портовый катер с ударниками от орудий подвергся обстрелу с канонерской лодки "Терец".
Согласно официальным данным, генерал-лейтенант А.Н. Меллер-Закомельский распорядился усмирить морские команды огнем, дав на размышление бунтовщикам час. Однако первые выстрелы прозвучали не в 14 часов 15 минут, а раньше - при попытке вышеупомянутого катера и заградителя "Буг" выйти из Южной бухты. Следующими обстрелу с Пересыпи и берегов Южной бухты подверглись все транспортные средства, там стоявшие: учебное судно "Днестр", канонерская лодка "Уралец", миноносец "Зоркий" и другие суда, которые утром 15 ноября перешли под контроль восставших. Красные флаги на них служили прекрасным ориентиром. После 15 часов огонь перенесли на казармы дивизии. В это время к входу в Южную бухту приблизился миноносец "Свирепый", очевидно посланный Шмидтом за снарядами. Огнем "Терца", а потом "Ростислава", "Памяти "Меркурия", "Капитана Сакена" миноносец был расстрелян, потерял управление и не смог вернуться к "Очакову".
"Очаков" же и "Пантелеймон" продолжали стоять на своих местах против Артиллерийской бухты, рядом с ними находились номерные миноносцы, крейсер "Гридень" и катера. Нельзя сказать, что команда "Очакова" полностью бездействовала: были избраны командиры основных боевых частей, в том числе Н.Г.Антоненко, принявший командование артиллерией. Но совершенно очевидно, что первыми открыть огонь против эскадры очаковцы были не готовы, вопреки утверждениям обвинителей.
Зато правительственная эскадра и береговые батареи действовали быстро и слаженно. В 16 часов с броненосца "Ростислав" прозвучали первые выстрелы по "Очакову". 254- и 152-мм снаряды пронизали борта крейсера, а 280-мм орудия береговой батареи разворотили палубу. Отстреливаться "Очаков" прекратил почти сразу. Пожар пожирал деревянные настилы, переборки, мебель. Оставшиеся в живых матросы, в том числе и раненые, прыгали за борт. П.П. Шмидт вместе с сыном (юноша был перевезен на крейсер в ночь на 15 ноября) вплавь перебрались на миноносец № 270.
Однако и это судно, и шлюпки со спасающимися людьми продолжали расстреливаться. Попавшие в холодную воду пытались плыть к берегу, многие тонули, но и из добравшихся до заветной суши спаслись далеко не все. В сгущающихся сумерках бухта представляла страшное зрелище. Об этом с горечью и болью писал в газете "Наша жизнь" известный русский писатель А.И. Куприн. Возможно, правы скептики, утверждающие, что Куприн не мог своими глазами видеть расстрел "Очакова", но воссоздал он картину происходившего с удивительной правдоподобностью: "...Посреди бухты огромный костер, от которого слепнут глаза и вода кажется черной, как чернила. Три четверти гигантского крейсера - сплошное пламя. Остается целым только кусочек корабельного носа, и в него уперлись неподвижно лучами своих прожекторов "Ростислав", "Три Святителя", "Двенадцать Апостолов". Когда пламя пожара вспыхивает ярче, мы видим, как на бронированной башне крейсера, на круглом высоком балкончике, вдруг выделяются маленькие черные человеческие фигуры. До них полторы версты, но глаз видит их ясно... Оттуда среди мрака и тишины ночи несется протяжный высокий крик: "Братцы!". И еще раз, и еще раз... И потом вдруг что-то ужасное - крик внезапной боли, вопль живого горящего тела, короткий пронзительный, сразу оборвавшийся крик...".
С "Очаковом" было покончено, но настоящее сражение продолжалось в Лазаревских флотских казармах, где находились две с половиной тысячи человек. Только к 6 часам утра 16 ноября бой прекратился. Большая часть оборонявшихся была арестована. В следственных материалах по делу о ноябрьском восстании указано, что всего под стражу взяли 1611 лиц разного звания. Сколько погибло и было ранено, сказать сложно: убитых извлекали из воды еще несколько дней; некоторым из выживших матросов удалось скрыться. На суде, правда, назывались следующие цифры: "...у мятежников было убито 3 человека, ...в военно-морской госпиталь...доставлено: тяжелораненых - 29, легкораненых - 32, обожженных - 19, ознобленных - 6". Однако в личном докладе Меллер-Закомельского царю указывалось, что только 15 ноября со стороны бунтовщиков было убито 95 человек, причем 15 из них заживо сгорели на крейсере "Очаков". Думается, что эти цифры ближе к реальным.
Восстание подавлено
Властям предстояло спешно решить судьбу взятых под арест мятежников. Севастопольская тюрьма, гауптвахта, специально переоборудованные матросские казармы были переполнены. Спустя сутки после восстания на гауптвахту доставили и П.П. Шмидта. Он был арестован вместе с сыном на миноносце № 270 и перевезен на "Ростислав", где провел тяжелейшие часы. Физические мучения: боль в раненой ноге, нестерпимый озноб от мокрой одежды не шли ни в какое сравнение с душевной мукой, усугублявшейся издевательствами некоторых офицеров. После допросов на гауптвахте Шмидта вместе с сыном на транспорте "Дунай" отправили в... Очаковскую крепость. Казалось, "Очаков" не отпускал Шмидта: их имена становились вечными спутниками.
Николай II настаивал на скорейшем завершении следствия по делу Шмидта, поэтому было решено события на мятежном крейсере выделить в отдельное делопроизводство. В конце декабря сестра Петра Петровича А.П. Избаш добилась свидания с братом. Ей предоставлялась возможность забрать из каземата шестнадцатилетнего Женю, который просидел вместе с отцом почти полтора месяца. Оставшееся время до суда Шмидт провел в одиночном заключении. 5 февраля 1906 года ему исполнилось 39 лет, в этот день его перевезли на очаковскую гауптвахту. Сюда же доставили из Севастополя и других подсудимых.
На суд истории
Процесс в Очакове
1 февраля начался процесс по делу. Перед военно-морским судом предстал 41 человек. В зал военного собрания публика не допускалась, даже для родственников суд оставался закрытым. Обвинение на процессе поддерживал прокурор - полковник И.А. Ронжин. Он потребовал признать подсудимых виновными в покушении на свержение государственного строя вооруженным путем. Защиту осуществляли адвокаты А.С. Зарудный, Ф.Е. Врублевский, A.M. Александров, С.А.Блавинский, А.В. Винберг. Был выделен и казенный защитник военного ведомства - капитан П.В.Девисон. Дважды на суде довелось выступить П.П. Шмидту. Очевидец вспоминал, что "и судьи, и защитники, и товарищи Шмидта по Голгофе слушали его с замиранием и со слезами". Когда Шмидт произносил свое последнее слово, конвоиры отставили ружья (за что впоследствии были преданы суду).
Что же такого было в словах этого невысокого, физически измученного, внешне неброского человека? Что заставляло беззаветно верить ему, идти за ним? Может быть, преувеличена сила его влияния, и образ "пламенного лейтенанта" - это мифотворчество советской поры? На эти вопросы никто не даст однозначных и исчерпывающих ответов. Человека нет, он ушел из жизни: нет его голоса, его глаз, его энергии. Но остались воспоминания, сохранились слова его речей. Они помогают нам, живущим в другом столетии, почувствовать магнетизм незаурядной личности, дают возможность сделать несколько шагов на бесконечном пути познания Человека.
"Когда я вступил на палубу "Очакова", то, конечно, с полной ясностью понимал всю беспомощность этого крейсера, безбронного, с машиной, которая едва могла дать 8 узлов ходу, и без артиллерии, т.к. имелось всего две рукоятки от 6-дюймовых орудий, остальные орудия действовать не могли. Я понимал всю беспомощность крейсера, неспособность даже к самообороне, а не только к наступательным действиям, неспособного даже уйти от опасности...
Но я знал, что не дальше как завтра, будет начата бойня, будет открыт артиллерийский огонь по казармам, знал, что это страшное злодеяние уже подготовлено, что беда неминуемо стрясется и унесет много неповинных жизней, и это сознание не позволяло мне покинуть ту горсть безоружных людей, которая была на "Очакове" и которая геройски готова была, хотя бы пассивно, одним поднятием красного флага, протестовать против ожидавшегося массового убийства. Команда знала от меня, что первым условием моего участия в деле было не пролить ни капли крови, и команда сама не хотела крови. Что же давало нам убеждение в необходимости, в полезности нашего протеста, что делало нас восторженными и верующими, когда все кругом было так безнадежно и бессильно?
Как мог я, болезненный и слабый человек, лишенный трое предыдущих суток сна, не только оставаться сильным духом и верующим, но поднять дух и укрепить веру в других? В чем была наша сила, идущая, как казалось, в разрез со здравым смыслом?
Сила эта была в глубоком, проникавшем все мое существо и тогда и теперь сознании, что с нами Бог, что с нами русский народ. Да, с нами русский народ, весь, всею своей стомиллионной громадой!
Он, истощенный, изнемогающий, голодный, изрубцованный казацкими нагайками, он, этот народ, с засеченными стариками и детскими трупами, как страшный призрак нечеловеческих страданий, простирал ко мне руки и звал... Мне говорят о статьях закона, о военном положении и т.д. Я не знаю, не хочу, не могу оценивать все происходящее статьями закона. Я знаю один закон - закон долга перед родиной, которую вот уже три года заливает русской кровью. Заливает малочисленная преступная группа людей, захватившая власть и отделившая государя от своего народа. Они из своих хищных расчетов уложили больше ста тысяч трупов в войне с Японией, они же теперь из-за тех же расчетов начинают войну с Россией. Где же измена?
Кто государственный преступник?
Сегодня в их глазах преступен я, как и весь русский народ, который, пробудясь, осмелился стать на дороге их истребительной резни. Но завтра в глазах грядущего суда преступниками будут объявлены они".
18 февраля 1906 года суд над очаковцами закончился вынесением обвинительного приговора. Петр Петрович Шмидт был приговорен к повешению "как непосредственно учинивший посягательство и руководивший действиями других мятежников". Старший баталер Сергей Петрович Частник, "руководитель действиями мятежной команды крейсера "Очаков"; машинист Александр Иванович Гладков, "главный организатор, подстрекатель и участник бунта на крейсере"; комендор Никита Григорьевич Антоненко, "подстрекатель, одним из первых приступивший к мятежным действиям", были приговорены к расстрелу. 27 человек осудили на каторгу и ссылку, десятерых оправдали. Столь жесткое решение суда было предопределено, что понимали и подсудимые. П.П. Шмидт в своей последней речи говорил: "Я встречу приговор ваш без горечи, и ни на минуту не шевельнется во мне упрек вам. Я знаю, что вы, гг. судьи, страдаете не меньше нас, вы так же, как и мы, жертвы переживаемых потрясений народных". Думается, что должностные лица, оказавшиеся в роли судей, навряд ли осознавали, что исполнение их служебного долга сопряжено с определенным нравственным выбором.
Крым становится тем революционным очагом страны, к которому приковывается внимание всей прогрессивной российской общественности. После Кровавого воскресенья-расстрела мирной демонстрации трудящихся в Петербурге - здесь вспыхнуло первое революционное вооруженное восстание матросов Черноморского флота. Его подготовили флотские группы, ядром которых были большевики. 14 июня 1905 г. знамя восстания было поднято на эскадренном броненосце "Потемкин". К восстанию примкнули также матросы миноносца номер 267. Подвиг большевика Г. Вакуленчука, матроса А. Матюшенко, возглавивших восстание на "Потемкине", навечно вписан в летопись российской революции 1905 г.
Восстание на броненосце усилило революционное выступление масс в Симферополе, Керчи, Феодосии. Здесь проходили политические демонстрации, стачки, забастовки. Так, в Симферополе 17 октября состоялась одна из крупных политических демонстраций, в которой приняло участие 500 человек. Начались стычки с полицией и черносотенцами, митинги. На одном из них впервые с яркой речью выступил лейтенант П. П. Шмидт, возглавивший позднее восстание революционных матросов на крейсере "Очаков". В Севастополе 18 октября была расстреляна мирная демонстрация рабочих и матросов. Все это вызвало бурю возмущения. Похороны павших вылились в мощный политический протест против царской деспотии.
Организаторами вспыхнувшего в 1905 г. восстания на "Очакове" были матросы А. Гладков, Н. Антоненко. Восставших матросов поддержали некоторые другие военные корабли Черноморского флота и армейские части Севастопольского гарнизона. Повстанцы предъявили ультиматум командующему флотом адмиралу Чухнину о немедленном освобождении всех политических заключенных. Командующим революционным флотом на заседании Совета 13 ноября был назначен лейтенант П. П. Шмидт, который организовал штаб восстания на крейсере "Очаков". На сторону восставших перешло 12 кораблей, остальные выступили против революционно настроенных рабочих. Численный перевес верных правительству войск, стянутых к Севастополю, решил судьбу восстания. В ходе карательной экспедиции войска генерала Меллер-Закомельского потопили в крови выступление матросов и солдат. Крейсер "Очаков" был расстрелян прямой наводкой. Командир крейсера П. П. Шмидт был взят под стражу. Начались расправы над восставшими, часть их была сослана на каторгу. Шмидт, Антоненко, Частник, Гладков были расстреляны.
Революционное движение в Крыму, несмотря на подавление восстания моряков-черноморцев, продолжало нарастать. В 1906 г. во всех городах Крыма был отмечен праздник 1 Мая. Однако уже к 1907 г. в связи со спадом революционного движения в стране и развернувшимися массовыми репрессиями наметился спад революционных выступлений. Начался период столыпинской реакции.
На стене набережной Приморского бульвара, напротив памятника затопленным кораблям, прикреплена мраморная мемориальная доска с надписью:
«Здесь 28 ноября 1905 года царскими войсками были зверски расстреляны революционные матросы крейсера «Очаков».
После опубликования манифеста 17 октября в Севастополе начались бурные митинги и выступления против лживых царских посулов. 10 (23) ноября вспыхнуло восстание во флотской дивизии, а в городе была объявлена всеобщая политическая забастовка. 13 (26) ноября восстали матросы крейсера «Очаков». Восстание на «Очакове», волнения на броненосце «Пантелеймон», учебном судне «Днестр» и на других кораблях слились с восстанием во флотской дивизии. К восставшим присоединились солдаты отдельной саперной роты и других частей гарнизона. Рабочие готовы были выступить с оружием в руках.
Царские власти растерялись. Но у восставших не было решительных и опытных руководителей, а меньшевистские главари севастопольской организации РСДРП старались свести дело к мирной забастовке и демонстрациям. Вследствие этого восставшие не использовали благоприятную обстановку для расширения борьбы. Их выжидательная тактика дала возможность царскому правительству сосредоточить в Севастополе крупные силы для подавления восстания.
Утром 14 (27) ноября лейтенант П.П. Шмидт дал согласие на предложение военной организации РСДРП принять командование крейсером «Очаков», а после восстания флота - и всем флотом. В 4-м часу дня Шмидт прибыл на «Очаков». В течение ночи на 15 ноября к команде «Очакова» присоединилось пять кораблей, а несколько мелких судов было захвачено отрядами матросов флотской дивизии.
На стороне восставших было 13 кораблей, команды которых насчитывали до 1500 человек. Однако только небольшое количество орудий было в исправности (остальные были приведены офицерами в негодность), В казармах на берегу было до 2400 революционных матросов и солдат, но они располагали лишь 10 пулеметами, винтовок и особенно патронов не хватало, а пушек вовсе не было. На стороне правительства было 22 корабля с 6000 человек личного состава, крепостная и полевая артиллерия, 10 000 солдат с большим количеством пулеметов.
Утром 15 (28) ноября на всех восставших кораблях и на казармах флотской дивизии взвились красные флаги. Под звуки оркестра Шмидт поднял на «Очакове» сигнал: «Командую флотом. Шмидт». Затем он на контрминоносце «Свирепый» обошел всю эскадру, призывая команды кораблей присоединиться к восставшим. Однако поднять восстание на крупных кораблях не удалось, за исключением «Пантелеймона» (бывшего «Потемкина»), но этот броненосец был полностью разоружен.
В 15 часов по приказу вице-адмирала Чухнина и специально вызванного для подавления восстания известного усмирителя - палача Меллер-Закомельского революционные корабли и флотские казармы были подвергнуты артиллерийскому обстрелу.
«Очаков» и другие восставшие корабли загорелись. Некоторые стали тонуть. Спасавшихся вплавь матросов расстреливали с Северной стороны и с Приморского бульвара пьяные солдаты карательной экспедиции, а тех, кому удавалось выбраться на берег, приканчивали штыками. Раненный в ногу Шмидт последним покинул крейсер.
Бой с матросами и солдатами, засевшими в флотских казармах, длился около 15 часов. После артиллерийской подготовки пехота штурмовала казармы, но восставшие матросы и солдаты прекратили борьбу лишь утром 16 (29) ноября, когда у них иссяк запас патронов.
Восстание потерпело поражение. Началась расправа с восставшими. Около 1500 матросов и солдат было привлечено к следствию. Несколько сот из них было отправлено на каторгу, в ссылку, арестантские роты.
Лейтенант Шмидт, машинист Гладков, комендор Антоненко, кондуктор Частник и другие были выделены в особую группу. Их судили в Очакове в феврале 1906 г. Шмидт и остальные подсудимые держались на суде стойко и мужественно, зная, что на их стороне глубокое сочувствие многомиллионных народных масс.
В последнем своем слове Шмидт говорил: «Я знаю, что столб, у которого встану я принять смерть, будет водружен на грани двух разных исторических эпох нашей родины... Позади за спиной у меня останутся народные страдания и потрясения тяжелых лет, а впереди я буду видеть молодую, обновленную, счастливую Россию».
В марте 1906 года по приговору военно-морского суда Шмидт, Частник, Гладков и Антоненко были расстреляны на острове Березань.
В названиях улиц Севастополя: Очаковцев, Шмидта, Частника, Антоненко, Гладкова - запечатлена память о революционном крейсере и руководителях ноябрьского восстания. Рабочая слободка, находящаяся за вокзалом ст. Севастополь, носит имя Петрова - одного из руководителей восстания во флотских казармах.
В подпорную стену этих казарм (Корабельный спуск) в начале 1956 года вделан памятный горельеф. Надпись над ним гласит: «Участникам севастопольского вооруженного восстания в ноябре 1905 года».
